6.1

[Кэртианские кинки]

Джастин/Валентин, уже после смерти первого. Крышесносный юст на почве специфичности ситуации и вытекающих из нее технических сложностей.
до тех пор, пока они не изыскивают способ перейти к полноценной НЦе.
При всем безумии ситуации, Валентин остается нормальным спрутообразным Приддом. Хоть и влюбленным в брата-выходца.

@темы: 6 тур

Comments

[Гость]

Тик-так, тик-так, – монотонно поют свою песню часы на каминной полке. На столе лежит горстка старинных монет, и Валентин задумчиво передвигает их по одной кончиком пальца, выкладывая различные фигуры, частично повторяющие орнамент на крышке стола, инкрустированной разными породами дерева. Валентину-Отто Придду шестнадцать лет, месяц назад он стал графом Васспардом, и, соответственно, хозяином этого замка и прилегающих владений.

Серебряный талл времен Октавия похож на луну, но его блеск в пламени свечей ярче.
- Возможно потому, что никому не взбредет начищать луну песком, - улыбается Валентин.
За окном царствует зима, оспаривая у молодого графа право на родовые владения. Она не мелочится, обозначая границы или расставляя незначительные метки, а укрывает все подряд своим снежным знаменем. Валентин не спорит с зимой – ведь ему вовсе не хотелось надевать перстень с продолговатым бледно-фиолетовым аметистом. Кольцо немного великовато, и, когда никто не видит, как сейчас, например, юноша снимает его и надевает на протянутую к окну руку бронзовой найери, украшающей каминную полку.

Часы, утомившись собственной однообразностью, гулко отбивают полночь, но тут же, испугавшись своей дерзости, возвращаются к убаюкивающему тик-так.

Герцог Вальтер Придд уехал в Олларию пять дней назад, как супрем Талига, он не может надолго покидать столицу. Герцогиня Ангелика отправилась вслед за ним два дня назад, – зима в Северной Придде слишком сурова и плохо влияет на ее здоровье. Никого не удивило желание Валентина-Отто остаться в поместье на несколько месяцев. Молодой граф всегда предпочитал одиночество, благоприятствующее спокойным и серьезным размышлениям. Супрем Талига поощряет эти стремления, поскольку ему нравится склонность младшего сына к изучению истории и права.

По приказу молодого господина в замковой библиотеке уже два дня не топят камин. До Лаик еще много времени, и Валентин уверен, что успеет прочесть все необходимые книги.

В замке очень тихо – слуги давно легли спать, и юноша внезапно понимает, что ему надоела тишина. Он накидывает на плечи подбитый мехом плащ и открывает дверь на балкон, где завывает ветер, не обращая внимания на то, что метель врывается в комнату в безуспешной надежде присоединить к своим владениям и ее. Каменные плиты изрядно замело, и Валентин проваливается в снег по щиколотку. Первые несколько секунд холод не обжигает, а лишь приятно щекочет кожу. Юноша вдыхает полной грудью морозный воздух и собирается шагнуть вперед, но вдруг замирает в ошеломлении.
На балюстраде, прямо перед ним, привалившись спиной к каменной вазе и отвернувшись от освещенных окон, сидит некто, одетый лишь в бриджи и легкую рубашку. Это зрелище так ужасающе знакомо, что Валентин, не задумываясь, восклицает:
- Юстин! - может быть, впервые в жизни слова опередили мысли, и, лишь произнеся их, граф Васспард понял, что только что позвал по имени того, кого нет в живых.
Сидящий на мраморном ограждении незнакомец порывисто оборачивается и запоздало прижимает палец к губам, а затем виновато улыбается:
- Ну вот… ты не должен был этого делать. Как, кстати, и видеть меня.
Валентин от неожиданности отступает на шаг и осторожно впивается ногтями в запястье, пытаясь понять, когда успел задремать. На какое-то мгновение вспыхивает нелепая надежда, что это действительно Юстиниан, неизвестно каким образом избегнувший смерти и теперь вернувшийся, но юноша слишком отчетливо помнит уродливой красное пятно на рубашке и незрячие глаза, которые почему-то никто не догадался закрыть. Чья-то глупая шутка? Но сходство…
- Ты что, совсем не боишься? – весело спрашивает его мертвый брат, и юноша серьезно отвечает:
- Нет, я научился не бояться сновидений не менее пяти лет назад.
- Увы, это не сон, - мотает головой Юстиниан, и в его голосе снова звучит сожаление, - но ты все равно не бойся, я тебе ничего не сделаю. Ты же не виноват, что все так случилось.
Изумление странным образом превращается в любопытство, и Валентин кивает и делает небольшой шаг вперед, разом поверив и словам сидящего перед ним, и собственной невысказанной догадке.
- А вот подходить тоже не надо.
- Почему?
- Не знаю… но это нельзя, точно. А из-за того, что ты назвал меня по имени, я теперь смогу приходить к тебе, когда захочу.
- Ты теперь станешь нашим фамильным привидением? – несколько натянуто пытается пошутить граф Васспард.
- Нет… наверное, - Юстин улыбается в ответ такой же искусственной улыбкой.
- Выходцы же приходят к тем, кто их убил? Почему ты здесь? - задает Валентин вопрос, который вертится у него на языке с самого начала этой нелепой и фантастической беседы.
- Ну да, почти всегда, - после небольшой заминки отвечает Юстиниан, - я думаю, важен не только человек, но и место.
- А ты совсем не похож на выходца, - младший из сыновей герцога Придда снова говорит насмешливо, упрямо пытаясь прогнать копящееся в душе напряжение. В лунном свете и отблесках камина и свечей хорошо заметно, что у Юстиниана молочно-белая кожа и темные, словно от холода посиневшие губы.
- Ты думал, что выходцу положено быть зеленым и противным, как полуразложившийся труп? Как видишь, это необязательно, - теплая улыбка Юстина совсем не вяжется с мертвенной бледностью и придает его заострившемуся лицу какое-то пугающее выражение.
Валентин поеживается и плотнее запахивает полы плаща, что не укрывается от внимания Юстиниана.
- Я забыл, что тебе холодно, возвращайся в дом, - в глазах Юстина возникает обеспокоенность, - я же сказал, что еще приду… Тино, - добавляет он, предупреждая готовый прозвучать вопрос.
- Тогда… до встречи?
Юстиниан кивает, и юный граф Васспард чуть поспешно возвращается в спасительное тепло и сбрасывает промокший плащ. Когда он оборачивается, за окном никого нет, и все же Валентин торопливо выходит из комнаты и идет к себе в спальню, окна которой выходят на другую сторону. Почему-то только сейчас к нему в полной мере приходит осознание произошедшего, а вместе с ним – страх. Он вот так запросто разговаривал со своим мертвым братом, и это не было сном или безумным видением. К горлу комком подступает бессознательный ужас перед чуждым, необъяснимым, и никакие доводы разума не действуют на него. Граф Васспард зажигает четыре свечи и шепчет слова старинного заклятия, затем откупоривает бутылку вина и пьет прямо из горлышка. Желанное опьянение не заставляет себя ждать, и мысли становятся медленными и тягучими. Валентин раздевается и ложится в постель и вскоре проваливается в тревожный, но все-таки сон, в котором отсутствуют сновидения.

Следующим вечером юноша снова засиживается в маленькой гостиной в западном крыле допоздна. Кажется, ему удалось убедить себя, что прошлая ночь – всего лишь порождение его фантазий. Он, как и вчера, сидит в кресле и складывает из монет на столе колодец. В некотором смысле это пари с самим собой – сколько он сможет продержаться и не позволить страху завладеть разумом? Когда Валентин в очередной раз поднимает глаза к окну, прямо за стеклом он видит знакомый силуэт. Он вздрагивает всем телом, и от неловкого движения монеты падают и со звоном раскатываются по полу. Юный Придд почти бегом покидает комнату, и его первое желание – повторить вчерашний ритуал, но, похоже, сквозняк в коридоре немного остужает его пыл. Валентин уговаривает себя, что ему ничего не грозит, но вернуться обратно выше его сил.

На этот раз сон долго не идет к нему. Юноша размышляет о погибшем брате, глядя в потолок. Последние года полтора они с Юстинианом несколько отдалились друг от друга, а правильнее сказать, Юстин отдалился от младшего брата и гораздо меньше внимания уделял ему во время своих приездов. Быть может, именно поэтому Валентина с момента смерти брата тревожило ощущение какой-то недоговоренности. У Юстиниана были ум, красота, обаяние, он должен был стать блестящим офицером, а в будущем – главой рода. Эти мысли вновь будят в душе Валентина острое, не дающее покоя чувство несправедливости случившегося.

Как ни странно, воспоминания о Юстине-живом позволяют как-то примириться с мыслью о Юстине-выходце, и Валентин уже сожалеет о собственной вспышке. Но на другой день никто не приходит на балкон, хотя юноша едва ли не до рассвета упрямо сидит в той же комнате, борясь со сном. Умеют ли выходцы обижаться? Граф Васспард не взялся бы ответить на этот вопрос, но он чувствует себя виноватым, словно обманул брата, и душу заполняет тоска и ощущение того, что он совершил непоправимую ошибку.

На следующую ночь Валентин, дождавшись полночи, выходит на балкон и всматривается в окружающую его темноту.
- Я думал, ты не придешь больше, - раздается невеселый голос откуда-то из-за спины.
Валентин оборачивается и видит Юстиниана, который сидит на балюстраде, обхватив колено руками. Его волосы и плечи засыпаны снегом, отчего Юстин особенно сильно похож на статую из сада.
- Прости, - тихо говорит Валентин и невольно отводит взгляд.
- Я понимаю, - от грусти в голосе Юстиниана юноше становится еще более неловко, но извинения сейчас звучали бы нелепо.
- Знаешь, а ты изменился. Ну, за полгода с моего последнего отпуска. Я, когда приехал, и разглядеть тебя толком не успел, а теперь вижу, - Юстин быстро переводит тему, не позволяя возникнуть неприятной паузе, но Валентину становится жутко от того, с какой легкостью он говорит о собственной смерти. Юстиниан тут же замечает это и продолжает, но уже без напускной веселости, - ты извини, я не буду больше. Тебе тяжело, наверное, а для меня это… по-другому. Знаешь, как будто просто взяли и отрезали от сердца кусок. Не больно совсем, только холодно почему-то.
- Почему ты сказал в прошлый раз, что я не должен был тебя увидеть?
- Меня никто не видит, а ты… не знаю, - Юстиниан неуверенно пожимает плечами, но Валентину отчего-то кажется, что он знает ответ.

[Гость]

С этой ночи все и начинается. Разговоры, о столице, о королеве, об армии, о Лаик. Все то, о чем они почему-то совсем перестали разговаривать в последние полтора года, и все это очень непринужденно, по-дружески, с беззлобными насмешками и совершенно искренними улыбками. При жизни Юстиниана между ними никогда не было такой близости, все-таки сказывалась разница в возрасте.

По утрам Валентин усмехается, представляя всю безумную извращенность происходящего: чтобы между братьям возникли дружеские чувства, одному из них нужно было умереть. По молчаливому согласию они оба не касаются этой темы, отчего в разговорах часто возникают неловкие паузы и недомолвки.

Юстиниан много улыбается и смотрит на младшего брата с грустной теплотой, в его глазах каждый раз читается нежелание отпускать Валентина, и однажды граф Васспард со всей отчетливостью понимает, что Юстина на самом деле окружает одиночество, которое живым не дано даже вообразить. От этой мысли становится очень больно, и хочется как-то помочь, но все, что он может – это лишь улыбаться в ответ.

Глубокое кресло, обитое темно-оливковым бархатом теперь придвинуто к самому окну. Валентин читает, и иногда поднимает голову, чтобы улыбнуться Юстиниану, сидящему на карнизе. Совсем не обязательно разговаривать, чтобы сохранять ощущение близости. Когда огонек свечного огарка начинает дрожать и потрескивать, грозя вот-вот погаснуть, Валентин закрывает книгу, аккуратно заложив страницу закладкой, и, встав, прикладывает ладонь к стеклу. Через секунду Юстин касается рукой стекла с другой стороны, и его ладонь почти точно повторяет контуры руки брата. Это что-то вроде ритуала или, скорее, детской игры.

Утром горничная, вытирая пыль, заметит на стекле отпечаток ладони и, попытавшись стереть его, поймет, что он оставлен снаружи, и тогда в богобоязненном трепете сделает жест, отвращающий зло.
- …баронесса – настоящая красавица, и в ее салоне всегда собирается цвет общества…
- Ты тоже бывал у нее?
- Да, и не только в гостиной, - многозначительно ухмыляется Юстиниан.
- А где же еще? – в притворном непонимании поднимает брови Валентин.
- Я думал, ты уже взрослый, и знаешь, зачем доблестные военные ходят к прекрасным дамам, - в тон ему отвечает Юстин.
- Может, и знаю, - прячет в вороте колета немного смущенную улыбку граф Васспард, и, пользуясь моментом, задает вопрос, который сейчас прозвучит менее бестактно, нежели, будь он произнесен в другой ситуации, - Юстин, а это правда – то, что говорили о тебе и герцоге Алва?
- Нет. И да, если быть совсем честным. Я чуть не влюбился в него… просто не успел, - Юстиниан обхватывает себя руками, словно ему действительно холодно, и от этого становится похожим на нахохлившуюся печальную птицу.

В такие моменты Валентину особенно сильно хочется подойти к брату и положить руку ему на плечо, или хотя бы просто сесть рядом, но он продолжает стоять на расстоянии нескольких шагов.
- А почему ты не носишь кольцо? – вдруг спрашивает Юстин.
- Какое? – переспрашивает Валентин, но тут же понимает и отвечает, глядя в сторону, - оно мне великовато, а здесь все равно никто не видит.
- Принеси, пожалуйста, - почему-то шепотом просит Юстиниан.
Граф Васспард возвращается в комнату и снимает с руки статуэтки аметистовый перстень, когда он снова появляется на балконе, старший брат кивком головы указывает на мраморную балюстраду.
- Положи сюда.
Валентин молча подчиняется и следит за тем, как Юстин осторожно берет перстень и надевает себе на палец, отводит руку и задумчиво любуется тем, как камень отражает свет, идущий из комнаты. Почему-то смотреть на это очень больно, но и отвести взгляда Валентин не может. Юстиниан подносит кольцо к губам, затем снимает и кладет на перила.
- Ты его носи, пожалуйста, - говорит он и, поколебавшись, добавляет, - для меня.
Валентин кивает и надевает кольцо на безымянный палец. Ему хочется так же, как это сделал Юстин, коснуться холодной поверхности аметиста и поймать тепло чужого прикосновения. Наивно и глупо, но юноша позволяет себе эту маленькую слабость и видит, как в глазах старшего графа Васспарда мелькает горечь.
- Тино… - с какой-то особенной нежностью называет он Валентина детским именем, но тут же замолкает и отворачивается, а потом добавляет, - ты замерзнешь, иди в дом.
Валентин всегда уходит первым и никогда не оборачивается, так у них повелось, и, когда Юстиниан произносит это свое печально-ласковое «ты замерзнешь», он тоже никогда не спорит, чувствуя, что зачем-то так нужно.

Слуги не удивляются тому, что молодой господин в последнее время подолгу засиживается вечерами и просыпается, когда солнце уже достаточно высоко. Управляющий лишь принимает к сведению, что завтрак теперь нужно подавать позже.

С некоторых пор Валентин каждый раз с нетерпением ждет ночи, которая приведет за собой Юстиниана. С некоторых пор это стало самым важным в жизни юного графа. Встречи на заснеженном балконе неизменно оставляют после себя ощущение тепла, как бы нелепо это ни звучало, и этого тепла много и мало одновременно. Достаточно много для того, чтобы ощущать какую-то наполненность жизни, и слишком мало для того, чтобы бездумно и бестревожно отдаться этому чувству целиком.

[feyra]

у вас интересный слог, даннове. одобряю *царственно вздернул подбородок и заржал* более того, картины-ощущения стоят не отдельно от героев, а полуслившись. это правильно. вы молодец))
очаровательно...)

[Гость]

Feyra, спасибо) а вы заказчик?

[feyra]

Ой *забыл* нет, мы просто мимопроходящий ценитель XD

[Гость]

Не скажу, что это то, что я имела в виду, когда придумывала заявку (меня все-таки в основном волновал вопрос реализации юста в нетипичных условиях), но Валентин с Джастином мне очень понравились ))) И то, что они начинают строить отношения уже после смерти второго, и "Ты замерзнешь"...

Заказчик

[Гость]

заказчик, рада, что вам нравится) меня тоже очень заинтересовал вопрос реализации юста, поэтому это не конец вообще-то))

[Гость]

Ну тогда все вообще совсем чудесно ))))
*ждущий юста довольный заказчик* ))

[Гость]

Начало отличное. Посмотрим, что будет дальше.)

[Гость]

прошу прощения за такой большой перерыв))
примечание: в качестве сонета Веннена автор бессовестно процитировал Петрарку

***
Валентин ловит себя на том, что ему все труднее не подходить к Юстину ближе, чем на расстояние вытянутой руки. Граф Васспард каждый раз напоминает себе, что перед ним не живой человек, но в это так тяжело верить. Слушая его, глядя на него, он невольно забывая о незримой границе, отрезавшей их друг от друга. В неспешное течение мыслей то и дело вклинивается: «У Юстиниана на руке чуть ниже локтя тоненький шрам. В семь лет он сорвался с яблони и напоролся на острый обломок ветки», «А волосы мягкие, точь-в-точь, как у матери, и так же ложатся красивыми волнами», - и хочется протянуть руку и удостовериться, что это именно так, но в этот момент Юстин что-то говорит, и Валентин в очередной раз замечает, что от его рта не поднимается пар от дыхания.
-…и что же, Первый маршал читал тебе стихи? – почему-то разговоры, как глупый мотылек, летящий к лампе, все кружат вокруг Торки и Первого маршала.
- Нет, - усмехается Юстин.
- Ну, тогда ты ему? – лукаво продолжает подначивать его Валентин
- И я ему тоже нет, - словно бы с печалью отвечает Юстиниан, но вдруг вскидывает ресницы, - А хочешь, тебе почитаю? Я помню, правда!
Граф Васспард удивленно кивает.

Промчались дни мои — как бы оленей
Косящий бег. Срок счастья был короче,
Чем взмах ресницы. Из последней мочи
Я в горсть зажал лишь пепел наслаждений.

Валентин никогда не слышал, как брат читает стихи, как изменяется при этом его голос, становясь плавным и по-особенному мелодичным. Он не видел, как Юстин прикрывает глаза и чуть улыбается уголком рта, отчего его лицо принимает немного мечтательное выражение.
Стройный темноволосый юноша с тонкими чертами лица, задумчиво читающий стихи, сидя на перилах балкона, - это очень романтично и невероятно красиво. И чудовищно, абсолютно дико и страшно, если знать, что этот юноша мертв.

По милости надменных обольщений
Ночует сердце в склепе скромной ночи,
К земле бескостной жмется. Средоточий
Знакомых ищет, сладостных сплетений.

Но то, что в ней едва существовало,
Днесь, вырвавшись наверх, в очаг лазури,
Пленять и ранить может, как бывало.

Откуда мог знать умерший сотню лет назад поэт, что чувствует человек, который хотел жить, но на свою беду оказался пешкой в играх властей предержащих? Как он смог догадаться, каково это – пытаться поймать лучи вчерашнего заката и влюбляться, зная, что эта любовь уже не случилась?
Валентин неотрывно смотрит на маленькую трещинку на мраморной вазе, украшающей перила. Ему кажется, что стоит перевести взгляд на что-то другое, и на глазах выступят слезы, и тогда придется натянуто отшучиваться, скрывая за небрежными словами ему самому непонятное чувство.
- Не понравилось, да? Впрочем, насколько я помню, ты никогда не выказывал особенной любви к поэзии.
За небрежностью явственно звенит разочарование, и Валентин поднимает глаза на брата. Длинные, пушистые ресницы Юстиниана покрыты инеем и выглядят совсем белыми, и фиалковые глаза смотрят испытующе. Кажется, Валентину еще никогда не было так трудно подбирать слова, как сейчас.
Сыновья герцога Придда как никто умеют играть словами, плетя искусное кружево беседы, пряча за шутками и намеками обиды и оскорбления, а за холодностью – ненависть, боль, страх, любовь. Говорить часами и не сказать ничего. Быть может, именно потому для искренности им не требуются слова, и именно потому искренность они принимают как нежданный и оттого бесценный подарок.
- Ты поэтому пришел? Ко мне? – тихо, тише падающего снега и распускающихся цветов произносит Валентин.
- Да, - шелестом ветра отзывается Юстиниан.
Устоять на месте и не рвануться навстречу друг другу очень сложно, но сыновья Повелителя Волн лишь неотрывно смотрят друг на друга. Даже сейчас железная воля Приддов не уступает чувствам.
- Ты плачешь?
- Нет, это просто снег тает, – через силу улыбается Валентин.
Казалось бы, жизнь уже однажды перевернулась с ног на голову. Но тогда получается, что сейчас она снова встала на ноги?
«Как же мы теперь?» - растерянной птахой бьется в голове вопрос, но вместо него граф Васспард произносит:
- Ты придешь еще?
- Приду.
Ночь на двоих – очень романтично звучит, и сразу представляется многое: и жаркое дыхание, и шепот – губы в губы, и обязательно рассвет на плече у возлюбленного. Вот только у них ничего этого нет. Вместо объятий – искать следы тепла в дуновении ветра, треплющего темные локоны, вместо поцелуев – ловить звездные отблески в глубине зрачков друг друга – вот и все, что позволено. Иногда Валентин думает, что большего и не надо, зачем, если есть – главное.

***
Какое-то время Валентину-Отто кажется, что ничего не изменилось. Он лишь добавил в свой список запрещенных вопросов еще один: «Почему ты не пришел раньше?» Но граф Васспард понимает, что это затишье перед бурей. Он боится близящегося урагана, и этот страх, низкий, недостойный, заставляет его иногда думать: «Лучше никак, чем так». Валентин презирает себя за эту мысль и страшится, что однажды Юстиниан прочитает ее в его глазах.
Буря не заставляет себя ждать. Валентину шестнадцать, и, чтобы ни говорили, кровь у него не холоднее, чем у других. Разговоры, улыбки – это так мало, словно капля воды для умирающего от жажды. Он не знает, что чувствует Юстин, и чувствует ли, но только в фиалковых глазах то и дело вспыхивает жадность, страшная, сладкая. Манящая. Все чаще звеняще-ледяное: «Иди в дом» - останавливает Валентина, готового шагнуть вперед.
- Ну что же ты, братец? – грустно улыбается Юстиниан. - Ты ведь всегда был куда рассудительнее меня.
- Был, - эхом откликается Валентин.
Они долго смотрят друг на друга, а снег падает мелкими хлопьями, создавая кружевную завесу между ними. Наконец, Юстин улыбается и кивает головой на балконную дверь.
- Тебе пора.
Валентин послушно возвращается в комнату, но не выдерживает и оборачивается. Юстиниан стоит прямо за стеклом и провожает его глазами. И во взгляде у него не тоска, нет, то самое, страшное и необъятное, такое, от чего самому хочется завыть на луну. Граф Васспард стремительно пересекает комнату и останавливается, положив ладонь на медную ручку двери. Юстин медленно качает головой, и Валентин сжимает зубы, с трудом удерживаясь от того, чтобы не открыть дверь и не выбежать из комнаты без оглядки.
Юстиниан не уходит, лишь прикладывает палец к губам, и это, кажется, становится последней каплей. Валентин закрывает глаза и делает последний, почти незаметный шаг, подходя к стеклянной двери вплотную. Ему кажется, что в эту секунду медленно, но с оглушительным треском рвется какая-то нить, все это время не позволявшая ему сойти с ума, рассыпавшись на сотню осколков. Но нет, это даже не безумие, это уже где-то за гранью подвластного разуму. Валентин прижимается всем телом к тонкому стеклу, содрогаясь от ледяного прикосновения.
Он приоткрывает рот, словно для поцелуя, скользит губами по стеклу и скорее угадывает, нежели видит, как Юстиниан повторяет его движение. Граф Васспард, тот, что за окном, поднимает руку и медленно, с какой-то странной напряженностью и тщательностью обрисовывает пальцами линии шеи и плеча младшего брата, будто художник, намечающий контуры будущего портрета. Валентин замирает, словно боясь нарушить эту нарисованную границу. Но от его дыхания стекло запотевает, и приходится провести по нему щекой, стирая прохладную влагу. Юстин неотрывно смотрит на него, так тепло, так… живо, что Валентин с тихим полувздохом-полувсхлипом откидывает голову и до боли закусывает губу, сильнее вжимаясь ноющими бедрами в стекло. Кажется, еще чуть-чуть, и можно будет прикоснуться, почувствовать.
- Узнать вкус твоих губ…
- Слезы с них сцеловывая…
- И выпивать стоны…
- Всего себя дарить …
- Принимая всю ответную нежность…
- Любить тебя…
Волосы падают на лицо, мешая видеть, Валентин раз за разом встряхивает головой, но это не помогает, а за окном снова начинается снегопад, вернее, настоящая метель, маленькими вихрями буйно взметающая опавший снег вокруг фигуры за оконным стеклом. Юноша на мгновение закрывает глаза, чтобы унять эту круговерть перед глазами, а когда открывает, он видит лишь ночную темноту, расчерченную белыми точками и штрихами. Кружится голова, колени подламываются, словно от усталости, и он снова остается наедине с собой.
Утро начинается с головной боли, будто бы виски налились свинцом. Валентин не торопится подниматься с постели и долго лежит, зачем-то откинув одеяло и позволяя утреннему холоду коснуться кожи. Он перебирает в памяти события последней ночи, до того невероятные, что они кажутся сном.

[Гость]

***
Теперь дни пересыпаются сероватой снежной крупой, легчайшей и холодной. Они все – бессмысленные и унылые, похожие один на другой. Они – словно нитка, на которую нанизываются блестящие агатовые бусины ночей. Сон и явь давно намертво сплелись в единый клубок. В редкие минуты Валентин как бы выныривает из этого омута не-сна и тогда с почти суеверным страхом смотрит на собственное отражение в зеркале, ища в нем признаки начинающегося сумасшествия. Ему все не удается подобрать правильно слово для происходящего. А со всех сторон, из каждой щели, словно мыши, выползают неизбежные вопросы: «Но… дальше? Что будет дальше?» Валентин не хочет знать ответов и каждый раз малодушно сбегает от них туда, где его ждут лучащиеся единственно верным теплом глаза брата, туда, где можно молчать вдвоем, к выматывающим тело и душу поцелуям через мертвое стекло, к недоговоркам, прячущимся за улыбками.
Наверное, это яд. Но разве может быть горек яд, принимаемый из рук возлюбленного?
Луна со срезанным краем бледно просвечивает сквозь сизое облако. Вечер тих и бесснежен, а до полночи еще несколько часов. Валентин медленно прогуливается по уснувшему до весны саду. Огибая заснеженные клумбы, на которых летом зацветут розоватые лилии, а к осени – желтые хризантемы, он в задумчивости рассматривает старые, много старше его самого, мраморные статуи, украшающие дорожки. Идеальные пропорции и выверенные линии наполнены почти неземной красотой и, в то же время, изваяния кажутся живыми людьми, лишь на минуту замершими, чтобы позировать мастеру. В конце липовой аллеи, за фонтаном, есть статуя, изображающая молодого воина, небрежно опирающегося на меч. В сумерках она чем-то напоминает Юстиниана, то ли надменно вздернутым узким подбородком, то ли ленивой, и в то же время изящной позой. Валентин подходит ближе и осторожно сжимает пальцы статуи, а затем, закрыв глаза, прислоняется к мраморной ладони щекой. «Интересно, - думает он, - у Юстина такие же холодные пальцы?»
В шестнадцать лет смерть кажется выдумкой, даже если каждую ночь встречаешь ее посланника. В шестнадцать лет очень трудно понять смысл слов «никогда» и «невозможно».
Валентин с невеселой улыбкой отходит от статуи и идет прочь из сада. Вернувшись в свои комнаты, он долго стоит у огня, отогревая озябшие пальцы. «А как это, любить?» - мысленно спрашивает он себя, и тут же отвечает: «Это больно».
Каждый раз, вернувшись в тепло жилой комнаты, граф Васспард не сразу ложится спать. Перебирает в голове недавний разговор, жесты, улыбки. Иногда читает или просто листает старые книги, рассеянно глядя на старые гравюры и слушая шорох страниц.

***
Огонек свечи в канделябре мигает и потрескивает, Валентин откладывает книгу, устало проводя ладонью по глазам, и поворачивает голову к окну. Стекло отражает каминную полку, резные деревянные панели и портрет бледной дамы в овальной раме, но юношу не отпускает ощущение взгляда, внимательно следящего за ним. Он чувствовал это все время, пока пытался читать книгу, но сейчас это ощущение становится особенно отчетливым, таким, что от него перехватывает дыхание, и становится жарко, словно от вина. Это наверняка всего лишь наваждение, фантазия, но Валентин поднимается, шагает к постели и нарочито медленно и плавно стягивает через голову рубашку, расстегивает ремень на бриджах, стоя вполоборота к окну. Он знает, что он красив, у него молочная кожа и стройное, сильное тело, которым хочется любоваться.

Зачем мне мои белые плечи,
Если их некому обнимать?

Эту песенку Валентин слышал однажды летом от молодых прачек, стиравших барское белье на реке. В песне было много куплетов, но ему почему-то запомнились только две строчки. И правда, зачем, если уверенные, привычные к клинку пальцы не обведут ласково ключицы, а темные губы не поцелуют ямку на горле, где кожа такая нежная и чувствительная? Ощущение, что за ним наблюдают, подстегивает болезненное возбуждение, и Валентин, поддаваясь порыву, стягивает белье, скользя ладонями по бедрам и представляя на месте своих рук другие, горячие, умелые…
Очередное сражение проиграно самому себе, и граф Васспард со стоном откидывается на постели, обхватив пальцами напряженную плоть. Он невольно зажмуривает глаза, и перед внутренним взором встает нарисованная воображением картина, так похожая на правду: прижавшийся к стеклу бледный юноша с потемневшим взглядом, кусающий губы и тяжело дышащий.
Движения пальцев становятся рваными и быстрыми, Валентин вздрагивает всем телом и расслабленно падает на подушки. Ему отчего-то страшно открыть глаза, хотя он знает, с непоколебимой уверенностью знает, что увидит.

***
- Все дело в том, что я ужасный собственник, - наверное, Юстин хотел, чтобы это прозвучало небрежно, как шутка, но получилась жутковатая откровенность, - не смог… оставить тебя.
Они сидят на парапете спиной друг к другу. Почему-то так проще – понимать недосказанное и не смущаясь этого.
- Не знаю, как это вышло, но я за тебя зацепился, как рыба цепляется за крючок, - задумчиво продолжает Юстиниан.
Валентин почти не слушает брата. Он думает о том, что между ними теперь словно появилась тайна. Пожалуй, так это и называется. То, о чем знают, но не говорят.
Валентин осторожно опирается рукой о парапет за спиной и замирает. Он даже закрывает глаза от напряжения. Кажется, еще чуть-чуть, и случится что-то… Он чувствует движение воздуха, ладонь слегка обдает холодом, это длится несколько секунд, а потом все становится, как было, и Валентина охватывает ни с чем не сравнимое разочарование. Хотя правильнее это назвать пустотой.
- Когда мне было семь или восемь лет, в замок однажды забрел старик-кукольник. Ты, наверное, не помнишь, - медленно говорит Валентин и сам вспоминает, - он устроил представление с тенями. Очень простое, если вдуматься: свеча, белый занавес и марионетки. Однако проделывал он все это так ловко, что казалось, что тени от кукол, которых он дергал за нитки, жили сами по себе, а угол комнаты, скрытый за натянутой простыней, на самом деле заколдованный замок. Сказка была очень красивой, и в нее так хотелось верить, но представление закончилось, и оказалось, что волшебные тени всего лишь грубо сработанные деревянные куклы, а за занавесом прячется пустота.
- Я помню, - откликается Юстиниан, - и кукловода, и его сказку.
На это следует промолчать, или, самое большее кивнуть, но слова в очередной раз опережают мысли, и Валентин произносит сквозь зубы:
- Мы очень часто придумываем себе сказки и верим в них, забывая о том, что им никогда не суждено стать правдой.
В этих словах так явственно звучит злая горечь, что Валентин не выдерживает и сбегает с балкона, не оглядываясь на Юстиниана и проклиная себя за несдержанность. Ему нестерпимо хочется вернуться, но в то же время очень страшно увидеть глаза Юстина.
На другую ночь он не приходит на балкон и рано ложится спать, погасив все свечи в комнате. Следующий за ночью день становится медленной пыткой. В древности была такая казнь: приговоренного приковывали к стене, а на голову ему капала из кувшина вода. Валентину кажется, что минуты падают с глухим звуком ледяных капель, и к полуночи он не выдерживает. Он открывает дверь, делает шаг вперед и лишь тогда поднимает взгляд, с облегчением понимая, что ничего не изменилось, и следующие ночи лишь еще больше убеждают его в этом.
Но кувшин с вытекающей по капле водой не пропадает, ведь некому убрать его и снять цепи с осужденного. Пытка будет продолжаться до тех пор, пока не кончится вся вода, понимает Валентин, или пока осужденный не сойдет с ума. И сто против одного, что второе вероятнее первого.

[Гость]

***
- Юстин, Юстин… Даже имя твое мне запретно, - со вздохом произносит Валентин, - но ведь я нарушил запрет, и ничего не случилось, - медленно, словно отмеряя слова, договаривает он, и становится понятно, что он не раз и не два обдумывал эту мысль.
Валентин смотрит на старшего брата очень пристально, не отводя глаз и даже, кажется, затаив дыхание, предоставляя ему самому сделать выбор.
- Тино, - Юстиниан опускает взгляд и медленно качает головой, - я не знаю…
- Я не боюсь! – несколько запальчиво восклицает Валентин и тут же досадливо закусывает губу – голос звучит слишком отчаянно.
- Я боюсь, - с безжизненностью, за которой угадывается мука, отвечает Юстин, - за тебя.
Юстиниан поднимает голову и, чуть прищурившись, смотрит на брата, а затем спрыгивает с балюстрады и примиряюще говорит:
- Извини.
Сыновья герцога Придда, в разное время примерившие титул графа Васспард, очень разные, но одной чертой обладают в равной мере – неуступчивостью. Юстин продолжает улыбаться, но у него слишком непроницаемый взгляд, и Валентин со всей ясностью понимает, что за этой привычной теплой улыбкой кроется страшное. Сейчас Юстиниан сделает шаг назад, кивнет на прощание и уйдет. Навсегда, потому что знает, что в следующий раз не сможет сдержаться.
- К Леворукому! – неожиданно произносит Валентин сквозь зубы и со всей стремительностью юности бросается вперед.
На мгновение ему кажется, что в лицо со страшной силой бьет обжигающе-ледяной ветер, но юноша лишь сжимает зубы и на следующем шаге словно проходит сквозь невидимую стену. Вдруг начинает кружиться голова, и он чуть не падает, но его подхватывают сильные руки, и Валентин видит прямо над своим лицом изумленные и испуганные глаза Юстиниана. В это так трудно поверить, и сердце будто проваливается куда-то.
- Как же ты… - произносит Юстин, и его голос словно отрезвляет.
Валентин обнимает его за плечи и торопливо шепчет:
- Не надо, не говори ничего, - и целует.
Тягучая горечь, и губы словно ледяные, но Валентин не позволяет себе, да просто не может оторваться, прижимается теснее, гладит брата по волосам, стирает губами иней с ресниц и не чувствует, как по его лицу катятся слезы, а может, это и не слезы вовсе, а талая вода. Страшно, что вот сейчас, прямо сейчас все это оборвется, и он не успеет полной мерой ощутить, насытиться на всю вечность, что уже ждет впереди.
Они целуются, стоя босиком в снегу и, конечно же, не чувствуют холода, и Валентин прерывисто и неглубоко дышит и закрывает глаза, жадно прислушиваясь к своим ощущениям. А потом Юстиниан обнимает его крепче, и что-то происходит, потому что воздух вокруг становится сухим и теплым. Валентин открывает глаза и понимает, что они оказались в его спальне, но ни о чем не спрашивает.
На щеках у Юстина появляется легкий румянец, и пальцы у него больше не ледяные, и кажется, будто они вернулись на год назад, когда… Но Валентин обрывает себя и тянет брата за руку к постели. Ему немного страшно, потому что это, наверное, будет больно, но желание стирает страх, и Юстиниан улыбается так мягко и самую капельку насмешливо.
- Подожди, - говорит он и сам раздевает младшего брата, скользит ладонями по телу, гладит плечи.
Валентин не мешает ему, каким-то шестым чувством понимая, что Юстину так же как и ему нужно наглядеться, впитать кожей каждое прикосновение, запомнить.
Старший граф Васспард опускается перед ним на колени, расстегивает ремень на бриджах и прижимается губами к животу младшего брата, а затем забирает в рот его напряженную плоть.
Валентин шумно втягивает воздух сквозь зубы и чувствует, как щеки заливает румянец. Юстиниан отстраняется и мягко толкает его к кровати, и, когда Валентин откидывается на спину, нависает над ним на вытянутых руках, и несколько секунд они просто смотрят друг на друга, будто пьют взглядом.
У Юстина волосы мягкие, как шелк, и прохладно пахнут мятой, Валентин зарывается в них лицом и улыбается. Кажется, он просто не может не улыбаться, когда так нестерпимо хорошо. Юстиниан что-то шепчет ему, поворачивая лицо брата к себе, целует краешек губ и легонько подталкивает, заставляя перевернуться на живот. У него такие чуткие пальцы, они словно знают наизусть тело Валентина, потому что заставляют сладко вздрагивать от каждого прикосновения.
Юноша закрывает глаза, и ему кажется, будто он попал в центр метели, и снежный вихрь подхватывает его на свои невидимые крылья и кружит, кружит, обволакивает собой и нашептывает что-то. Снег совсем не холодный, но Валентин не удивляется этому и лишь улыбается, не открывая глаз. Это не полет и не падение, хотя земля осталась где-то далеко-далеко, а небо с искорками звезд, наоборот, совсем близко, так, что можно достать до него кончиками пальцев и убедиться, что оно действительно бархатное. А снег, напротив, шелковый, он дразняще скользит по телу. Хотя, может быть, это и не снег вовсе, а ветер.
- Тино, - зовет Юстин, и Валентин закусывает губу и вскидывается, приподнимаясь на руках.
От ласки по всему телу пробегает дрожь и гулко стучит в висках кровь, а Юстиниан все продолжает с жадной, и, в то же время, невесомой нежностью покрывать поцелуями спину брата, между лопаток, вдоль позвоночника.
Валентин не выдерживает и шепчет надломленным голосом:
- Юстин, не могу больше… - и падает, уткнувшись лицом в скрещенные руки, когда брат сжимает ладонями его бедра и проводит языком по ложбинке между ягодицами.
Происходящее превращается в настоящую пытку для разума и тела, метель поет в ушах и снова дразнит, бросая в лицо горсти опять ставшего холодным снега и подталкивая в спину. Валентин рывком переворачивается и, опрокинув брата на спину, почти зло целует его в губы, нетерпеливо сжимает коленями бедра. Юстиниан отрывается от него и, насмешливо улыбаясь припухшими губами, спрашивает:
- Не боишься?
Валентин отвечает ему коротким поцелуем и откидывается на постели, закрыв глаза.
Движения двух тел сливаются в одно, даже дыхание, кажется, становится одно на двоих, и на какой-то ослепительный в своем безумии миг кажется, что это навсегда. Валентин открывает глаза и видит лицо Юстиниана над своим, близко-близко, и взгляд у него темный, шальной, обжигающий и до невозможности живой. Сердце в очередной раз куда-то проваливается, и Валентин вскидывает бедра, подаваясь навстречу, и хрипло стонет, беспомощно перекатывая голову по подушке. Юстин отвечает коротким вздохом и приникает к его губам.
Метель превращается в безумный танец снега и ветра, она отнимает силы до последней капли в обмен на наслаждение, это длится, длится, длится, и невозможно думать ни о чем, кроме жарких поцелуев и ласковых прикосновений. Это так просто – брать и отдавать взамен, так правильно, и как же странно, что они не поняли раньше…
Валентин проваливался в сладкую дремоту, и сквозь наплывающий сон ему слышался ли, чудился ли голос Юстина, плавный и тихий, словно колыбельная:
- Вот и все теперь… Ты спи, спи, Тино. Ты вырастешь, и станешь настоящим герцогом. И будут женщины, красавицы с карими глазами, будут обнимать тебя – так, как я сейчас… Я тебя поцелую – в последний раз, а ты спи, ладно? У тебя губы теплые и мягкие, как у девушки. Мне бы запомнить… Ах, как бы я хотел, чтобы там можно было помнить. Голос твой, руки твои, улыбку твою. Любовь твою. Мы ведь думали, что любовью можно обмануть Синеглазую, привязаться к земле, а вышло все наоборот. Только нам ли жалеть? Спи, Тино, а я лягу рядом с тобой, близко-близко, вот так, и буду смотреть на тебя. У меня еще есть время, я знаю, я с тобой до рассве..

[Суэньо]

очень-очень красиво))))))
Хотя неясно, каким макаром Юстиин смог материализоваться ^^"""

[Black_Wahrheit]

трогательно и волшебно..)

[Гость]

Суэньо, спасибо)) ну, автор очень вольно обошелся с мистической матчастью, слегка забив на правила поведения выходцев))))
Black_Wahrheit, спасибо))

[feyra]

мрррррр.../мягко улыбнулся и хитро глянул на автора/ да вы я гляжу волшебник. Совершенно непередаваемое ощущение, то самое, которое надо.))) А можно я совсем обнаглею и предположу, что кроме заказов по ОЭ вы пишете что-то ещё?) Просто если я угадал и оно так, то мне хотелось бы лицезреть это, если вы не против. Мне нравится ваш слог. Оо

[Гость]

Feyra, спасибо)) не совсем поняла, пишу я кроме заказов, или кроме заказов по ОЭ) но вообще по ОЭ я пишу, да)

[feyra]

Мне просто стыдно было попросить вас дать мне ссылку куда-нибудь на дневник, сообщество, Си...не знаю...что-нибудь, чтобы я не парился на предмет того, что я понимаете ли не читаю то, что мне нравится.))
Вы даже можете сделать это тайно или послать меня лесом.))

[Пушистый хикки]

Автор, вы восхитительны! такой чудесный слог - мое почтение, снимаю шляпу
Не откроетесь в юмыл? Хотелось бы еще что-нибудь из вашего творчества почитать...

[beatlomanka]

Очень-очень хорошо, трогательно и немного больно. Спасибо.
*тоже очень хочет почитать еще что-нибудь*

[Гость]

Katesina Forsyte, beatlomanka, спасибо)) ловите умыл

[Йера Не-Закат]

Автор, это роскошно так, что слов нет.

[Гость]

Йера Не-Закат, большое спасибо)))

[Йера Не-Закат]

Автор, а откройтесь приватно? %)

[Безумная Тень]

Автор!
Спалитесь в личку!

[Ms. Ada]

Дорогой автор, перечитываю эн-ный раз, каждый раз схожу с ума от этой, нежности, красоты и безнадежности. Спасибо вам огромное!
Спасибо!

[Гость]

KoriTora, рада, что понравилось))

[Balerjanka]

Это так красиво. Автор, вы бог. Такая нежность - и никакой приторности, такая грусть - и без пафоса. Вы ни разу не пересекли тонкую грань между недосказанным и недоделанным. Оно почти совершенно (почти - исключительно из уважения к понятию "совершенство", не более). Не могу не повториться: у Вас прекрасный слог

про Юстина

хочу чего-то такого же красивого про смерть Юстина, то есть про то, как это произошло. Пока я подобного не нашла. Если бы я умела писать, сама бы попробовала. Я так четко это вижу, мне он даже снился Но если бы об этом написали вы, то было бы совсем правильно и хорошо. И, если можно, откройтесь в умыл.

[Гость]

Balerjanka, спасибо за такие слова))) и ловите умыл)

[Ms. Ada]

*в пространство* Я знаю, что не я первооткрыватель рецепта чтения этого текста под БГ - Северный цвет. Но если кто-то этого рецепта не знает - рекомендую.